СЕГОДНЯ 104 ГОДА СО ДНЯ РОЖДЕНИЯ ЕВГЕНИЯ АГРАНОВИЧА!
Евгений Данилович Агранович (13 октября 1918 - 29 января 2010) - советский и российский кинодраматург, сценарист, поэт, прозаик, бард, художник.
Евгений Агранович родился 13 октября 1918 года в городе Орле. Однако впоследствии при составлении документов дата была записана как 14 ноября 1919 года — этот вариант на протяжении десятилетий считался официальным.
Начал писать песни с 1938 года. Во время войны пошёл на фронт, где продолжал сочинять стихи и песни. Некоторые из них получили анонимное распространение и фактически стали народными. Многие его стихи легли в основу песен, написанных профессиональными композиторами. На текст его стихотворения «Мое поколение», написанного ещё на фронте, была сочинена песня «К неоткрытому полюсу». Автор музыки — композитор Виктор Агранович.
По окончании Литературного института имени А. М. Горького (1948) работал журналистом в газете ОСОАВИАХИМа, где писал статьи о событиях в воинских частях по заданию редакции.
Затем работал по договору на Киностудии им. М. Горького, писал сценарии для «Союзмультфильма».
Скончался в Москве 29 января 2010 года. Похоронен на Востряковском кладбище.
Из беседы с Евгением Аграновичем в ноябре 2009 года.
– Евгений Данилович, как вы себя чувствуете в статусе барда-классика?
– Да уж, бард. Десять лет как. До того не знал даже, что это такое. А сейчас – единственный живой из четверки «классиков» в бардовской антологии: Жорка Лепский, Павел Коган (песня «Бригантина») и на том же развороте антологии, но уже вторым номером, менее громкие, да и по времени более поздние, – ваш покорный слуга и Борис Смоленский. Он погиб на фронте, не дожив до двадцати. А песенки наши с ним: «Одесса-мама» и «В тумане тают белые огни…» Еще у меня есть бардовская – не столько по замыслу, сколько по духу, которую все знали лет 20–30 назад, в любое окно постучись, – из фильма «Ошибка резидента». Ее Ножкин поет. Многие думают, что он ее и написал. Но написал ее я, и чтобы больше не было путаницы, свою первую большую книжку так и назвал: «Я в весеннем лесу пил березовый сок…»
– А когда концертировать стали, когда, так сказать, вышли на люди?
– Барды меня сами же и нашли. Позвонили, пришли, вспомнили мои песни, записали 30 номеров, переглянулись и сказали: «Ну что, Евгений Данилович? Сольный концерт!» С их легкой руки теперь концертирую, главным образом в павильоне бардовской песни на ВВЦ. Вот таким образом я и стал бардом.
– Расскажите о вашей дружбе с Павлом Коганом.
– Жил я тогда в Царицыно-Дачном, уже с мамой. Добираться было трудно. И вот как-то опоздал на поезд. Вошел в телефонную будку, где, как пес на цепи, висел огромный лохматый справочник. Нашел фамилию Асеев. Позвонил. Так и так, мол, молодой поэт, хотел бы вам показать кое-что. А он: «А о чем же мы с вами будем говорить – о любви или об искусстве?» Чтобы он сразу понял, с кем имеет дело, я лихо ответил: «Об искусстве любви и любви к искусству!» – «Ну, приходите сегодня, как раз у меня будет молодежь». Прихожу. Там Павел Коган, Жорка Федоров, Гришка Минский, Лена Каган, впоследствии Ржевская, Наровчатов… Вот такая компания. Стали читать. Скажу по секрету, стихи вашего покорного слуги Асееву и его жене показались лучшими. Три часа ночи, а деваться некуда, Павел повел меня к себе. Он был роялистом больше, чем рояль: весь партийный, в духе «Краткого курса». Родители же, хотя и партработники, дома все-таки разговаривали посвободнее, и Павла возмущала их несознательность. Он от них ушел. На той же улице снял чуланчик, табуретка служила столом, вместо кровати – матрац на четырех кирпичах. Туда он меня привести не мог. А привести хотелось, покровительство оказать. Родители и дедушка поняли так, что это я его привел, и отнеслись ко мне словно к родному. Я прожил у Коганов год. С Павлом дружили, хотя и немного не сходились в идеологии.
– Где вас застала война?
Как только мы по радиотарелке услышали Молотова, «Сегодня в 4 часа утра…», я сразу понял: война. Эта тема давно во мне варилась, почти сразу написал и выбежал в такую контору, где брали стихи для эстрадных исполнителей. Открыто, никого нет, только уборщица. Я положил на стол директору стихотворение и побежал записываться в батальон. Смысл его: ведь когда война началась, вся пресса, журналисты, которых было чуть больше, чем до хрена, – все писали оду и ту же бравурную чушь, и единственный, кто сказал сразу, что это будет за война, был Женька Агранович. И именно это Яхонтова и «купило». Ну, начало они там заменили, Сталина вставили, а раз в первые дни войны Сталин ничего не говорил, то и дату изменили. Вместо «Сегодня, в четыре часа утра», стало «Двадцать шестого, в семь тридцать утра…». Назвали «Клятва вождю». Только бы лизнуть.
…От нас Бонапарт бежал назад,
Роняя знамена свои боевые,
И поступь чугунную русских солдат
Помнят берлинские мостовые.
И пусть даже сердце проколет огнем,
И врежутся в жаркую землю колени,
Мы мертвыми на ноги снова встаем,
Чтобы еще раз пойти в наступленье.
– Война оставила заметный след в вашей жизни и в творчестве. А каким было возвращение к мирной жизни? Что запомнилось?
– Запомнилось, как я в гимнастерке при орденах, офицер-победитель, прошедший всю войну, пришел доучиваться в Литинститут. Какие-то новые люди, никого не знаю. Сидят два молодых человека. «А что, вы у нас учились? На каком факультете?» – «Поэзия». – «А у нас факультет русской поэзии». «Я на нем и учился», – отвечаю, еще не понимая, в чем дело. В общем, пришлось звонить Симонову и Антокольскому. Они не очень-то между собой ладили, но оба примчались. Пошли к директору, Гладкову, автору «Цемента», – крупная фигура соцреализма. Скрылись в кабинете, легкий крик оттуда раздавался, подом выходят, и Симонов говорит мне: «Агганович, догогой, пгиходите в сентябге и занимайтесь». А Антокольский сказал: «Что вечером делаешь? Приходи ко мне ужинать». А тех двух я больше не встречал. Не студенты, не педагоги, какая-то административная шушера. Ладно, черт с ними. Доучился. Даже не помню толком у кого. Антокольский ушел, появлялись какие-то молодые, более-менее модные. А окончил институт – нигде на работу не берут. Год проработал в осоавиахимовской газете, но когда была эта история с космополитами, как-то неудачно сострил в коридоре – моментально нашелся стукач. Не посадили, просто тихо выгнали.
– И все-таки в чем ваш секрет?
– Закусывать надо меньше. (Смеется.) Ну а если серьезно, то мы, неудачники, которых никто не знает, вообще люди чувствительные и ранимые. Однако сама возможность творчества компенсирует многое. Хотя эта свобода все-таки относительная. Нельзя просто так сесть и из пальца высосать. Что-то такое надо обязательно пережить, пропустить через себя. Даже самые мои условные, без имен и конкретики, песни имеют за собой какую-то жизненную ситуацию. Даже «Любовь-сабля» («Любовь пытаясь удержать, как саблю держим мы ее, один к себе за рукоять, другой к себе за острие»), даже «Просто крылья устали, а в долине война».